Живому смерть комментировать — как-то непрофессионально. Что живые про нее знают? Только то, что она непременно будет. К другим она уже пришла. Неожиданно, нелепо, мистически — и сразу вывела их, кем бы они ни были при жизни, за особую грань. Отделила их от нас.

При жизни с политическими противниками можно и нужно жестко бороться. После смерти у тебя больше нет политического противника. И нет необходимости догонять его, бездыханного, уходящего в холодную и пустую вечность, чтобы гвоздить запоздалым упреком.

А что надо? Присоединиться к трауру — как это мы сделали, когда под Смоленском разбился самолет с 96 людьми на борту. Людьми, которые летели почтить память тысяч других погибших людей. Это я уточняю для тех, кто уже успел отметиться комментариями: не понимаю, мол, зачем объявлять траур по таким персонажам.

Что еще? Можно поразмышлять. Извлечь, как говорится, уроки. Это никому не помешает и никого не оскорбит. Лех Валенса сказал сразу после трагедии: «Это нам пальцем погрозили», имея в виду небесные силы. Вообще он очень мудро все прокомментировал. И про больше любви, которую мы должны проявлять по отношению друг к другу. И про то, как он недоспорил с Качиньским — своим политическим противником, но простил его согласно Божьему закону. Валенса отныне даже благодарен Качиньскому — за то, что он не позвал его на субботний рейс. Благодаря этому Валенса жив.

И вот еще о чем Валенса сказал вскользь, но вовремя: нам, полякам, надо крепко подумать, как вышло, что президент и премьер порознь, в разные дни даже и с разным политическим знаком летят под Смоленск? И дело не только в Катыни. Что-то не то со страной, где лидеры так расходятся в оценках прошлого, а того важнее, будущего.

Я не поляк — но очень даже крепко про это все подумаю.

Что еще уместно в эти дни? Найти и посмотреть фильм 1962 года «Двое, которые украли луну». Там маленький Лех Качиньский снялся с братом-близнецом. Святое время — детство. Ты ребенок. Не политик. Не журналист. Не циник. Даже не актер — дети не умеют быть вполне актерами.

Это потом, повзрослев и повинуясь государственному интересу, как они его понимают, обучаются такому мастерству, чтобы отправить вперед киногруппу. И сняться в репортаже «Как нас обстреляли русские миротворцы». Рассказать на камеру, которая поспевает как раз вовремя, про неожиданное нападение злоумышленников на грузино-осетинской границе. Где жертвой едва не пали два президента дружественных и солидарных стран — Качиньский и Саакашвили. Правда, на них и на их машинах — ни царапины. Такое вот чудесное избавление.

Чего не сделаешь, пока жив и пока политик? Смотришь потом вечерние новости, читаешь дайджест прессы и кажешься себе таким хитроумным, таким искушенным и политтехнологичным.

А потом наступает момент истины. Четыре раза российские диспетчеры предлагают не садиться на аэродроме «Северный» в густом тумане. И предлагают на выбор: Минск, Москва. Солнечно, безветрие. А дальше — дальше, разумеется, лишь предположение. Но поддержанное контекстом политической практики. Ты сидишь, движки гудят, они у Ту-154 не тихие, и думаешь: Москва — ни за что. Какая Москва? Столько раз винил русских во всех грехах, тянул к себе американскую ПРО, чтоб русских позлить, всю свою политическую карьеру выстроил на борьбе с Кремлем — и тут рука Москвы окажет помощь? Поддержит? Или рука Минска — что немногим лучше. А как же хлесткая фраза: «Мы всегда рады видеть Путина у себя», намекающая, мол, сам ни в жисть не приеду, не дождется, прошли имперские времена, когда чуть что — в Первопрестольную гоняли? Она же разошлась по агентствам, ее все цитировали.

И ты идешь на посадку — рискуя собой, людьми… А потом твои политические оппоненты, Туск с приехавшим-таки к тебе Путиным, ходят по перекореженному лесу, не скрывают слез. И кладут цветы на обгорелый пятачок земли, где поставлена трагическая точка твоим планам, амбициям, надеждам — ну и фобиям, конечно. У смерти на все одна точка. Туск наверняка вспоминает свою фразу, приобретшую новый мрачный смысл: «Мы не собираемся покупать Качиньскому шикарный аэробус, купим нормальный самолет, который обеспечит безопасность». Почему-то думаю, что самолет тут точно ни при чем.
Мы много чего говорим такого, что однажды обретает совсем иной смысл. Много чего скажут и напишут про трагическую мистику Катыни. Вспомнят и то, что не первый руководитель Польши пал ее жертвой. Премьер-министр правительства в изгнании Сикорский разбился в авиакатастрофе вскоре после того, как потребовал расследования расстрела в Катыни. Это требование привело к разрыву дипломатических отношений между Советским Союзом и законным правительством этой страны.

В гибели Сикорского до сих пор еще много загадок и еще больше спекулятивных догадок. Тем важнее сегодня сделать расследование катастрофы под Смоленском максимально тщательным и открытым — нам это так же важно, как и полякам.

То же относится и к самой катынской истории. Непросто мы с одним из самых близких славянских народов шли навстречу друг другу, продвигаясь к правде. И объяснялось это тем, что на трагедии все время пытались спекулировать. Замолчать или, напротив, озвучить в политических интересах. Есть точка зрения: и Качиньский летел со столь представительной делегацией не случайно, он явно хотел снизить эффект, который имела предыдущая встреча — Путина и Туска. Казалось: какой сильный политический ход!

И как померкло все это, обратилось в пепел и дым на фоне настоящего, неподдельного горя, которое высоко, искренне, по-братски разделяют теперь два народа. Неужели должно было случиться это ужасное падение, чтобы мы взлетели наконец выше спекуляций на крови и памяти? Какое чудовищное, непозволительно дорогое горючее.