Съездил я впервые в жизни в Крым. Конечно, начал зачищать достопримечательности: Массандра, Воронцовский дворец, Ливадия… И домик Чехова. А точнее, «будынок А.П. Чехова», как значится на указателе. Ну, будынок так будынок — помнится, еще человек в футляре полагал, что малороссийский превосходит по благозвучию греческий.

Находится будынок в Ялте. На склоне, где раньше был виноградник. Чехов виноградник вырубил, архитектор Шаповалов построил ему дом и флигель крымского модерна, а сам Антон Павлович начал сажать на 39 сотках сад. Сажал бамбук, какую-то особую сахалинскую гречиху, кедры, магнолии, березу. Все, что посадит — запишет в книгу. Он специально книгу купил. Назвал ее «Сад». Просто «Сад» — не «вишневый».

Тогда с балкона домика Чехова было видно Черное море. Теперь чеховские деревья море загораживают. Теперь за деревьями не видно моря.

Как не видно кое-каких деталей тогдашней чеховской жизни. О них экскурсовод рассказывает деликатно. «Вот в этой комнате у Чехова жил Горький», — и все, пошли дальше. Но на дегустации в Массандре другой экскурсовод приоткрывает завесу деликатности и цитирует Горького: «Только недостаток здоровья не позволяет мне выпивать еще больше массандровской мадеры — жидкого золота здешних мест». Антон Павлович все удивлялся — чего это Алексей Максимович к завтраку долго не выходил? А ему здоровье не позволяло.

Чехов и Горький в Ялте.

К тому же Горький был поднадзорный у охранного отделения, поскольку баловался революцией. И каждое утро, только Чехов сядет писать рассказ «Архиерей» — стук в дверь: усатый чин приходит проверять, кхм-кхм, а на месте ли поднадзорный Пешков? «Что ему сделается, дрыхнет с перепою», — хочет бывало сказать Чехов, да не может, поскольку интеллигентнейший человек. Только и скажет: «Конечно, пройдите, удостоверьтесь! » Пешков, понятно, спит на кушетке в одном сапоге, на столе бутылка темного стекла, яблоко надкусанное, а в окна жарит ялтинское солнце и звук странный — как будто где-то далеко в Донбассе на шахте бадья сорвалась.

А еще приезжал Левитан. Он тоже занимал комнатку и писал пейзажи. Человек он был очень нервный и в собственном таланте сомневался. Бывало, только Чехов начнет набрасывать «Даму с собачкой», как тихий стук в дверь: «Антон, извини, родной, посмотри, как у меня вьшла эта ветла? Не кособокая?» Чехов, конечно, чувства в кулак, пенсне наденет, присмотрится: «Да господь с тобой, Исаак, где ж коообокая?» — «Спасибо, спасибо, а то я того… Ты ж
знаешь… Натура…» — «Пиши, не сомневайся, ты гений» — «Правда?» — «Верь мне», — ну, и так далее.

Приезжал Мамин-Сибиряк. Можно было бы его в угловой комнатке поместить, кабы там не жил Куприн. А рядом с Буниным, Рахманиновым и Васнецовым, которые тоже останавливались в гостеприимном будынке, его тоже нельзя было селить. Чтобы не помешать Станиславскому и Немировичу-Данченко, которые еще не были в ссоре. И во флигеле нельзя — там квартировали актеры МХТ, которые репетировали «Дядю Ваню». Бывало, Чехов только уснет, бах — Войницкий стрелял. «Что, как?» — «Спите, Антоша, он промахнулся». И так пять раз на ночь. Репетировала они, совершенно себя не щадя. Простой люд, приехавший со всей России бесплатно лечиться у Чехова от туберкулеза (одна массовая газета того времени ошибочно написала, что Чехов всех в Крыму бесплатно лечит от туберкулеза, вот народ и потянулся), смирно отдыхал в кустах. Ожидал утреннего обхода доктора Антоши Чехонте. Люд искусство понимал, актёрам аплодировал и кричал «браво» чахоточными голосами.

В остальных комнатках жили сестра и брат Чехова.

Таким образом, когда от сухого и теплого крымского климата у Антона Павловича магнолией расцвел роман с Книппер, он хотел всех гостей прогнать и даже сердито написал в дневнике: «Я не дом себе построил, а тюрьму!» («Я не будынок соби сбудував, а тюрму! » — укр.). Потом вздохнул — и стал искать себе другой домик, где он смог бы встречаться с Ольгой без Бунина и Васнецова. И не мешать гостям писать пейзажи, пить мадеру и собачиться насчет мизансцен. А чахоточным он выделил пять тысяч рублей, подсобрал остальное у друзей-филантропов — и открыл лечебницу. Бесплатную. Так что в конечном итоге массовая газета оказалась права.

Второй домик Чехов купил в Гурзуфе. Чтобы отсечь Левитана и Горького, он предусмотритешьно выбрал крошечный, о двух комнатах и веранде, где гостям поселиться было негде. С суши к домику вела одна дорога, легко перекрываемая калиткой, справа высилась скала, слева — обрывистый берег; а прямо — море, трепетное, соленое, как поцелуй, и бархатное, как женщина.

В этом домике Чехов был счастлив. А когда он умер, там горевала, а потом опять была счастлива Ольга Леонардовна — аж до 1953 года.

Чехову стоил этот домик аж три тысячи рублей. Хозяин, хитрый крымский татарин, видя, что человеку очень надо тихое уединенное гнездо, резко задрал цену на недвижимость расписывая, что скала справа — непростая, с неё Пушкин стихи читал, а внизу пристань можно сделать и рыбалка отличная…

Сегодня можно, купив билет, пройти в калитку, плотным табуном горячих туристских тел набиться на веранду и послушать лекцию энтузиаста-чеховеда. Лекция повторяется каждые полчаса. В море плещутся тоже по билетам, и бухточка забита вплотняк.

Девушка, сидящая на камне, закусив губу, рисует нависающий над нами корпус «Артека», где прежде жили вожатые. Мамы кормят собой распаренных малышей. Усатый мужик в соломенной шляпе пьет из пластикового стакана золото этих мест.

Чехова нет. Где Чехов? Думаю, ушел искать себе третий домик. Только вот цены теперь в Крыму такие, что за три тыщи разве угол на день снимешь… Может, картину Левитана продать? Не продается, собственность Республики Украина.