Не так давно, а прикинул, вышло лет десять назад, в милом ресторане отмечали полтинник хорошему другу. Все веселы и хорошо одеты, на столе разносолы, на плазменных экранах — творческий путь именинника. Даже танцевали. Все давно знакомы. Все из Советского Союза родом. У всех дети и внуки. У многих свое дело.Некоторые с новыми женами, некоторые с прежними. Почти все приехали без машин, но тут же рассказали, у кого какая.
Курили в кулуарах.
— Я в случае чего свалю, — говорил самый нервный в полосатой рубашке. — Ясно, куда все идет.
— Куда? — спрашиваю.
— Хочу во Францию. А не получится, так хоть в Англию.
— Нет, куда все идет?
— Ой, ой. Он не понимает, — полосатый огляделся, ища поддержки. — Всё зажали! Всех давят! Я тут с Борей недавно разговаривал. «Привет, говорю, Боря, ну ты как?» А он говорит: «Слушай, ты чего, сам не понимаешь? Всё зажали так, что не пикнешь».
— А ты чего, напечататься не можешь?
— Дело-то не в этом, — полосатый аж закипел. — Напечататься… Вот ты вечно такой был. Вот тебе хорошо. Тебе все что ни есть хорошо. Тебе и власть вечно нравилась, и «совок» тебе нравился…
— Власть не всякая, а слово «совок» я ненавижу действительно, — начал закипать я. — Потому что пользуются им только беспамятливые выскочки и малодумки.
— Вот ты весь в этом, — продолжал полосатый. — Напечататься… Я, брат, написать ничего не могу, даже если бы и собрался. Понимаешь? Атмосфера сгустилась. И давит. Сяду к компьютеру, а ничего не идет. «Пошли вы все к едрене матери, к едрене фене, как же вы достали меня, придурки, видеть не могу ваши приевшиеся лица, слышать не могу ваши осточертевшие интонации!» — вот и всё, что само лезет. Кому это надо? Кто это напечатает?
— Давай, я Диме позвоню, он напечатает.
— Вот ты шутишь всё. Всё шутишь. Ты вот что скажи. Ты там поближе. Че будет-то? Границу-то не закроют?
— Какую границу?
— Государственную, какую.
— С какого? С какого ее должны закрыть?
— А с какого всё зажимают?
— Слушай, где и что зажимают? Сколько помню тебя — тебе бы фильм Феллини посмотреть, Бродского, на пишмашинке откопированного, почитать. Все это теперь есть. Смотри, читай. Ты ездить везде хотел. Сам же говоришь: шенген трехлетний! По-моему, домишко где-то есть.
— Так… Орать про это не надо.
— Я и не ору. Где я ору? И потом: ору или нет, а это же можно! Кому нужен твой домик? Кому сейчас интересно тебя прижимать? Парткому?
— Нет, ну что с тобой разговаривать! Мы сколько не виделись?
— Лет пять.
— Напечататься… Я уж и не пишу ничего. Я как понял, что всё зажимают, в бизнес ушел. Но и там душат. Ты бы знал, как душат.
— Я не знаю, как там душат, но рубашка у тебя Торнбул энд Эссер, костюм Зенья, часы Пармиджани. Бывает и круче, но упакован ты для званого вечера в московском уютном ресторанчике неплохо. Понимаешь, куда бы у нас ни пошло, тебе все равно охота за бугор. Потому что корячиться, страну под себя переделывать — в это ты не веришь. Да и устал. Покою тебе хочется.
Полосатый наконец-то улыбнулся.
— Вов, тебе скажу. По-честному, как старому дружку: выгорело у меня одно дело. Тут кризис, твое-мое, а у меня взяло — и выгорело. Я на старых связях такое дело поднял! Перевозки. Суденышки-лодчоночки. Их еще нет, они только на верфях, а мы их уже продали! Попали мы в точку, Вов. И если честно, то ты прав, собачий сын. Потому что мне уже хватит до конца дней. И детям. И я только одного хочу: покоя. А у нас в стране бывает покой? Не бывает! Я просто чую, что или зажмут всё, или будет вон как в Египте. Быдляк полезет на площадя — и привет. Сам же писал: в стране опять запахло 90-ми. Мы ж с тобой видели это.
Черт полосатый подкурил одну от одной. Я ему:
— Ты настроился, и тебе теперь даже выгодно, чтобы в стране чего-нибудь началось. Хоть Манежка, хоть Кущевка, хоть «Домодедово», а ты про всё будешь говорить: ну вот, я же говорил! Собираем манатки! Хорошее моральное оправдание. Власть, конечно, будешь клеймить. В «Околоноля» фразочка есть: «Не власть ты ненавидишь, а жизнь!»
— Нет, ну, конечно, он уже видел! Билетов нету до мая, а он уже… Ну, разумеется! Жизнь в целом я люблю, ты ж знаешь. Я не люблю теперь жизнь определенного сорта. Она годилась, чтобы мое дело выгорело, не спорю. И страна годилась. Но теперь она мне такая на фиг не нужна!
— Вот и скажи об этом честно: опаскудил я страну и бросил. А то: «Я звонил Боре, всё зажали»…
В зале запел приглашенный бард. Он тоже исполнил что-то про девяностые.
Потом все выпили дружно за времена, которые по странному стечению обстоятельств погубили великую страну и были лучшими в нашей жизни. Поклялись видеться отныне чаще. А полосатый шепнул, где домик прикупил: «Приезжай летом».
