НЦЗ. Эта аббревиатура означает «нецензурно». Встречал ее в расшифровке переговоров из кабины гибнущего самолета Качиньского (и других гибнущих самолетов) и вот о чем думал. Почему, когда польский самолет страшно, несправедливо и неотвратимо гибнет, кто-то в кабине помимо воли выкрикивает слово, запасливо прибереженное вокабуляром для женщины, продающей свою любовь?
В польском и русском это разные слова. Но перевод не требуется: слова-сестры. Продажные, блудливые сестрички. Услужливые. На все готовые. Иногда до зарезу нужные, но всегда презираемые.
Даже если вы не гибли (а коль читаете эти строки, это так), вы знаете, как часто в критический момент именно это словцо, скользкое, емкое, краткое срывается с уст. Почему?
В 2009 году на подходе к аэропорту Баффало разбился американский самолет. За несколько секунд до катастрофы пилоты, мужчина и женщина, живо обсуждали превратности карьеры и особенности полетов при сильном обледенении. Обледенение их и погубило. «Как много льда!» — отмечали они. И летели дальше — система противообледенения была включена. Я не знаю, что они должны были еще предпринять в той ситуации, чтобы спасти себя, 49 пассажиров и обитателя одинокого дома, на который «Бомбардье» и рухнул. Похоже, они сделали все, что могли.
Но сейчас не об этом. Знаете, что было их последними словами? «Мы падаем!» — закричала женщина. «Jesus Christ!» — воскликнул мужчина. Все. Скрежет. Конец записи.
Я не думаю, что в катастрофическую минуту работала благородная избирательность их речей. Я думаю, что в момент, когда уже не солжешь и не сыграешь, со дна души поднялось их самое затаенное, самое заветное, самое распоследнее упование. Там, где у нас хранится и ждет своего проклятого часа грязное словцо.
Буду точен: порой хранится. Не всегда. Но часто. Чтобы понять, как там оказалось именно оно, придется еще раз прочитать стенограмму трагического полета и вспомнить некоторые сопутствующие обстоятельства.
Ясно, что экипаж, сажая самолет в тумане, идет на страшный риск. Ясно, что командир это вполне сознает. Он проверяет: русские сели? Русские улетели на запасной.
А дальше следует поворот, который до боли нам знаком: дело ясное, надо уходить. Там полный НЦЗ. Но подождем, каково будет решение президента. «Он взбесится, если…»
Заметьте: президент где-то в салоне. Но те, кто хорошо знает его норов, не дожидаются распоряжений. (Или они были, но в стенограмме НРЗБ — «неразборчиво», принятое в расшифровках «черных ящиков» сокращение.) Они и сами знают, что садиться нельзя. И опаздывать нельзя. Но предыдущего пилота, отказавшегося рисковать, поступившего как ему велели профессиональный долг и совесть, Качиньский уволил. Как быть?
«Подождем решения президента… НРЗБ»
Личный пилот Бориса Ельцина Владимир Потемко вспоминал: они спешили в Америку и летели через Британию. Когда стали садиться в лондонском Хитроу, видимость была десять метров. «Я зашел к Ельцину: «Борис Николаевич, нельзя! Молоко! Сметана!» Ельцин посмотрел: «Если мы опоздаем, у нас могут быть проблемы. Давай садиться!»
Что думал летчик о подлинной цене возможного опоздания, какому Богу молился?
Они сели, НЦЗ! Они сели, НРЗБ!
Им повезло. Полякам нет.
Когда у нас на Алтае упал вертолет с высокопоставленными охотниками, расследование установило, что летчик отказывался лететь, понимая, как он рискует. Он догадывался, что ради добычи краснокнижного архара его заставят зависать над склоном, открыть двери для стрельбы и т.д. Он всячески отлынивал от смертельного полета. Но местные начальники — а их всегда больше местных мастеров своего дела — настояли. Им было важно ублажить московского гостя. Они стращали летчика. Давили на совестливого, исполнительного мужика: такие люди в гостях, ты ж нас всех подводишь!
И он полетел, проклиная себя за малодушие. Коря судьбу, которая принесла в край этих стрелков. Вспоминал семью, которую осиротит, если что… Он, разумеется, знал, как сложились последние полеты губернаторов Лебедя и Фархутдинова, которые командовали пилотами, как им казалось, брали ответственность на себя.
Ответственность? Да они просто начальственно, барственно, генеральски забылись. Им чудилось, что коль управляешь дивизиями и губерниями, то и ветрами. Туманами. Горами и линиями электропередачи.
Над польским летчиком в кабине нависали не просто два посторонних человека. А громадная ответственность: он вез президента и его соратников, чтобы те вернули политическую инициативу по Катыни, перешедшую к Туску и Путину. Вот какая была ставка.
Пока живой — она вроде высока. А погиб и людей погубил — копеечная. Грошовая. Фальшивая.
Почему-то я уверен, что мужественный польский летчик садился, в душе проклиная себя и судьбу. Как и его советчики.
Вот и вырвалось. А каким еще словом именовать и провожать треклятую жизнь, так глупо обрывающуюся из-за какого-то козла-архара? Из-за подхалимов, мечтающих завоевать расположение высокого гостя. Или как под Смоленском — из-за редкого архара-президента. Мутного политического фальшакевича.
И тебя самого, не сказавшего вовремя этому молоку со сметаной твердое и профессиональное «нет».
НЦЗ. Конец записи.
