В Дивееве увидел я парочку. Она худая, как Твигги, в платочке подчёркнуто скромном, белой гипюровой кофте под великоватым плащом. Ноги белые, как кофта, на молодом лице улыбка торжествующего благолепия. Он сдержан, ходит по-медвежьи, на лице незлая покорность судьбе. В храме она шептала ему: приложись, это ж батюшка Серафим, святые мощи!
Ну чего, жалко тебе? Он: я ж уже. Нет, это икона была, Умиление. Царица небесная. Он: ну, и ладно, пойдём, тут очередь. Она: и что? Не такая уж и большая. Он: вот неугомонная. Потом видел их возле цветника. Они сидели на скамейке и ели пирожки, запивая их напитком Солодовый. Она что-то быстро рассказывала ему, донеслись слова «канавка» и «своими стопочками исходила». Он вздохнул. Она встала, проведя руками по бёдрам, отряхнула крошки: пошли! Улыбка не исчезала с ее лица. Он жевал и глядел на жену. Она повернулась спиной, демонстрируя решимость: я пошла. Он заспешил следом, доедая пирожок по дороге. Догнал, поправил ей сзади некрасиво завернувшийся от сидения на скамейке плащ. Она даже не заметила — летела ко стопам Богородицы, только белые икры сверкали.
